ПЛАТИНОВЫЙ ЭГОИСТ! | интервью из журнала Эгоист

28 июня, 2007 (15:56)

ДМИТРИЙ МАЛИКОВ: ПЛАТИНОВЫЙ ЭГОИСТ!
Две формы эгоизма

Есть две формы эгоизма – бытовой эгоизм и высокий, творческий. Для любого художника эгоизм – это питательная среда. Умение создать свой собственный мир и уйти в него, умение погрузиться в одиночество, не чувствуя себя одиноким, умение самостоятельно принимать решения, не оглядываясь на мнение толпы, – вот что такое эгоизм для меня. Я – эгоист и не стыжусь этого, а лишь стараюсь больше работать над собой, чтобы мой эгоизм не превращался в бытовой и не доставлял неприятностей окружающим. Всегда ли удается? Нет, я только учусь. …Отец как-то, разговаривая по телефону с одним нашим общим знакомым, уронил: «Ну, Дима же у нас эгоист, – а потом задумался и добавил: – Платиновый». Так вот я действительно платиновый эгоист. Что это такое? Это самая высшая форма, состояние абсолютной независимости, когда произведение пишется только для себя и больше ни для кого. Сегодня я могу себе такое позволить.

Чужой портрет в комнате

Создание музыки для меня сродни написанию психологического автопортрета в живописи. Здесь все чувства наружу. Нужна ли такая музыка аудитории? Повесьте чужой автопортрет в своей комнате. Если он написан талантливой рукой, через неделю вы начнете узнавать в нем свой взгляд, а через месяц – сомневаться в точности собственного отражения.

Истина в модной упаковке

Ван Гог заметил как-то, что призвание художника заключается не в том, чтобы нравиться, а в том, чтобы выражать истину. Мне абсолютно безразлично то, что обо мне говорят, я делаю только то, что нравится лично мне. При условии если это содержит в себе некий посыл. Для меня cамое большое достоинство любого произведения – в его искренности. Это как когда открываешь подарок в яркой упаковке, а под блестящей бумагой – открытка, написанная от руки. Блестящая упаковка тоже нужна. Поп-культура без этого невозможна. Главное, чтобы за ней всегда была эта написанная неровным почерком открытка.

Человек нескольких поколений

Я – человек нескольких поколений. Мое взросление не было запланировано. Из Димы Маликова в Дмитрия Маликова я превратился судьбе вопреки, ведь тот сумасшедший успех, который был у меня в юном возрасте, – это смертельный вирус. Амбиции разрастаются, как метастазы, и ты в короткие сроки сгораешь дотла. Как мне удалось избежать звездной болезни? Нет, дело не в скромности. Скромность, как известно, одна из форм тщеславия. Просто я знал, что есть дела поважнее сиюминутной славы. И то, что мы называем словом «поп», – это не искусство как таковое, а лишь искусство быть актуальным. Меня всегда интересовала Мадонна. А недавно я задумался и понял, что меня в ней раздражает: оказалось – абсолютно то же, что и восхищает. Ее имя, безусловно, войдет в историю как имя очень ловкой и успешной персоны. Ее умению моментально ориентироваться в предлагаемых обстоятельствах будут завидовать многие драматические актрисы. Но в историю не войдет ее музыка, срок годности этого продукта слишком ограничен. В детстве я мечтал стать хоккеистом. А совсем недавно мне посчастливилось познакомиться с Владиславом Третьяком. Интересно, что спортсмены переживают то же трагическое взросление, что и поп-музыканты. Ты или уходишь навсегда, или остаешься, но смирись, что теперь ты будешь существовать совсем в другом качестве. Поэтому спорт для меня сродни поп-культуре. Та же сиюминутность, тот же трамплин на пике успеха, после которого ты или свернешь себе шею, или будешь благополучно продолжать движение по ровной трассе. Лишь единицам, таким, как Владислав Третьяк, удается, сохраняя светлую душу и ум, оставаться актуальными. Generation Gap? Его нет. Сегодня на мои концерты приходят целыми семьями, и для меня это большая честь. Я считаю, что семья начинается тогда, когда людей разного возраста связывают общие интересы, и заканчивается, когда это стержень пропадает. По крайней мере, в моей семье это так. Чем отличается Дима Маликов от Дмитрия Маликова? Прежде всего возрастом. В 20 лет вообще ни о чем не думаешь, а с возрастом понимаешь, что во всем есть дыхание смерти, и в этом нет ничего плохого. «Как можно больше успеть» – сказал человек, который работал у меня художником по свету и был заложником «Норд-Оста». Для понимания этих вещей совсем не нужно попадать в столь критическую ситуацию. Просто едешь иногда по пустынной трассе, вдруг кто-то промчится в сантиметре от тебя, и ты понимаешь, что одно неосторожное движение руля – и все резко закончится. А хочется, чтобы после тебя что-то осталось.

Не вижу, не слышу, молчу

Среди истин, которые я почерпнул у моего любимого Ошо, мне особенно близки четыре: не прислушиваться к мнению толпы, не считаться с мнением критиков и самостоятельно принимать решения, воспринимать мир не глазами, а сердцем и… молчать. Первые три пункта стараюсь выполнять, с последним сложнее. Я считаю себя общительным человеком, мне интересны люди, поэтому хранить молчание бывает очень сложно. По крайней мере, предпочитаю не говорить о своих планах.

Смотреть музыку

Музыка для меня всегда была неотделима от визуального образа. И по сути дела, я скорее смотрю музыку, чем слушаю ее. Не случайно я так люблю классическую музыку кино, ту, что делает кино, – как в случае с «Крестным отцом», например, или мелодиями Таривердиева. Ту, что несет кардинально новую информацию по сравнению с изображением, а не просто дублирует его. У меня в мечтах концерты живой музыки, которые можно было бы устраивать ночью в кинотеатрах. В Москве очень много хороших кинотеатров, которые по ночам пустуют. Только представьте: спящие залы, приглушенный свет, оригинальная аранжировка… Визуальный образ музыки – это и мой сценический образ. Одежда, жесты, прическа – все это задает интонацию музыке. А самое главное, дает ключ к ее пониманию. Ведь одну и ту же композицию можно рассматривать в классическом ключе, а можно переставить акценты, и смысл исполняемого полностью изменится. То же самое происходит в живописи. Недавно я был в Венеции, изучал там творчество итальянских художников эпохи Возрождения. И что интересно. Как традиции итальянской школы пересекаются с традициями русской иконописи и как они же, кардинально изменившись, переходят затем в русскую авангардную живопись ХХ века. В музыке происходит то же самое. Русская классика – Стравинский, Шостакович, Прокофьев, Скрябин – это то, от чего я отталкиваюсь. Но в наши дни необходимо современное прочтение. Иначе увлекательная книга превратится в скучный учебник.

Музыка как диагноз

Я маниакально зависим от музыки. Не случайно мой последний проект называется «Пиано-мания». В общей сложности я провел за пианино 32 года своей жизни. Я могу проснуться среди ночи и отправиться в студию, потому что мне вдруг захочется прикоснуться к клавишам, обсудить что-то с инструментом. Пианино для меня – это лучший собеседник. А общение с ним в чем-то сродни медитации. Есть только клавиши, кончики пальцев и сердце, а удастся ли выйти на нужную волну – зависит только от Бога. Как у Рубинштейна, знаете: «Игра на фортепиано – движение пальцев; исполнение на фортепиано – движение души». Есть врачи, которые лечат тело, а музыка – это врач, который лечит душу. У меня было несколько докторов, терапия которых кардинально меняла организацию моей души. Первое потрясение было в детстве, когда папа привез мне из-за границы пластинки «Битлз» и я день напролет сидел в наушниках. Потом был концерт «Пинк Флойд», Восьмая симфония Шостаковича в исполнении Ростроповича… Сам я на роль такого доктора пока не претендую, но первую помощь оказать могу.

Фадеева Е. ДМИТРИЙ МАЛИКОВ: ПЛАТИНОВЫЙ ЭГОИСТ! // Эгоист Generation. – 2007. – №7-8 (июль – август). – обложка, с. 4 -6.